Т. А. Бертагаев. Культ богини-матери и огня у монгольских племен.

(Советская этнография, 1973, №6, стр. 120-126)

Почитание матери как божества — широко распространенное среди многих народов явление. У монгольских племен нет следов культа женского божества в скульптурных и наскальных изображениях, но зато они сохранились в некоторых легендах, а главное в той информации, которая заключена в семантике отдельных слов и которую можно восстановить с помощью лингвистического анализа.

Семантический материал монгольских языков подтверждает сообщение В. М. Массона и В. И. Сарианиди о смене религиозных представлений у древних племен: «…из поколения в поколение на протяжении сотен и даже тысяч лет с удивительным постоянством создавали только женские образы местных богов. И как-то неожиданно в первой половине III тысячелетия до н. э. скульпторы в своем творчестве вдруг обращаются к мужским изображениям»[1].

Лингвистика предоставляет нам не менее наглядную и более разнообразную и полновесную информацию по сравнению с изобразительным искусством древних. Образ богини-матери, прослеживаемый на лингвистических данных, проходит через многие культовые представления монголоязычных племен. Устанавливается, например, непосредственная связь женского божества с культом огня, космических явлений, животного и растительного мира, со сферой хозяйственной и социальной жизни древних людей и т. п.

То, что монголы и тюрки почитали огонь, известно из литературы, но на этом мы останавливаться не будем, а рассмотрим лишь древнейшее заклинание, произносившееся во время свадебного обряда.

«Матерь Ут, царица огня, сотворенная из дерева ильма, растущего на вершинах (гор) Хангай-хана и Бурхату-хана! Ты, которая зародилась при отделении неба от земли, произошла от стопы матери Этугэн и создана царем тенгриев! Матерь Ут, коей отец — твердая сталь, мать — кремень, предки — ильмовые деревья, которой блеск достигает неба и проникает сквозь землю! Огонь, высеченный небожителем (Чингисом) и разведенный царицей Улукэн (Матерью Чингиса)!…

Тебе, матерь Ут, всегда взирающая вверх, приносим в жертву вино чашами и жир пригоршнями! Даруй благополучие царевичу (жениху) и царевне (невесте) и всему народу) Поклоняемся!»[2].

Исходная корневая морфема ut присутствует в той или иной форме в монгольском языке. В этом заклинании переплетены древнейшие и позднейшие представления о природных явлениях и их обожествлении.

  • К древнейшим относятся: синкретическое осмысление огня-матери, сотворенного из дерева, обращение к небу как отцу, создателю огня, и земле как матери его;
  • К более поздним: обращение к стали как отцу огня, кремню — матери огня.

Далее оба вида, модели представлений очеловечены: огонь высекает небожитель Чингис (не смешивать это имя одного из небесных божеств с именем Чингисхана), а разводит его царица Улукэн (Vлгэн — эпитет земли, божества земли, а не имя матери Чингиса, как думает Д. Банзаров, мать же Чингисхана — Оулэн)[3].

У бурят тоже есть культ огня. Но между бурятским и древнемонгольским культом огня есть существенная разница. В бурятском культе огня заклинания обращены к хозяину огня — галын эжэн, а в монгольском — к богине или матери огня, т. е. к самому огню (по переводу Д. Банзарова), что доказывает древность монгольского культа, очевидно, относящегося к периоду существования материнского рода.

В приведенном выше монгольском заклинании интересно и то, что ильмовое дерево (или ива), которое упоминается как предок огня, имеет идентичное огню наименование по звонкой вариации ud, означающее «верба», «тальник» — деревья, почитаемые монголами как волшебные. Нам представляется, что ud лежит в основе монгольского слова mod (on) (дерево) без инициальной губно-губной m. Ср. бур. odō-←modō (теперь) бур. őnōxi←mőnōxi (тот самый); бур. andaγar←mandaγar (крупный, рослый); монг. atix←matīx (сгибаться, согнуться) и т. д., которые выступают с инициальной согласной т и без нее.

Культ растений, в частности ивы, вербы, березы, пихты и изредка сосны, весьма распространен у монгольских племен-шаманистов. Думается, что существует преемственность в почитании культа дерева (растения) и огня.

Для того чтобы продолжить анализ интересующего нас слова, остановимся на истории некоторых звуков, в частности на гласном i. Монгольскому гласному ı предшествовал, по словам Б. Я. Владимирцова, «звук i, который соответствует тюрскому ï»[4].

Нам кажется, что звук i имел двоякий оттенок: лабиализованности и нелабиализованности. Ярким свидетельством этого служит чередование i и u в формативе родительского падежа; старого монгольского -un и современного -in, старомонгольского -u и современного i[5]. Нелабиализованный гласный i обычно чередуется с йотированным а — ja, а также с е: inag//janag; и бур. ев — частица усиления; монг. ib (ижил) и бур. ев (эжил) — неразлучные друзья.

На основании вышеизложенных данных и указанных в ссылке 5 за­мечаний Б. Я. Владимирцова можно говорить о генетической близости монгольских id (волшебство, магия) с ud (волшебное, священное дерево, предок огня) и ut (священный огонь, огонь-волшебство).

Это сходство подтверждается и чередованием начальных гласных в слове ст. письм. монг. iduγan, совр. монг. uduγan и западнобурятского odiγon (шаманка), которое распадается на следующие составные элементы. id-u-γan, ud-u-γan, od-i-γon.

Первый корневой элемент, без сомнения, генетически восходит к вышеупомянутым id-, ud-, od-, означающим, как мы видели, волшебство, магию, огонь-волшебство, огонь-богиню. В первом, старописьменном варианте во втором слоге элемент u — связующая гласная, как и сверх­краткие u и i в других вариантах. В последующих двух вариациях мы находим огубленную гласную как рефлекс лабиализованности начальной i, а в третьем — палатализацию d под влиянием тон же инициальной гласной i. А элементы γаn-γоn— это древний именной суффикс уменьшительности, весьма распространенный в монгольских языках[6]. Ср. un-а-γаn (жеребенок), xuri-γan (ягненок), em-e-gen (бабушка), sam-a-γan (жена), xür-gen (зять), хüb-ü-gün (сын) и др.

Следовательно, слова iduγan, uduγan, odiγon могут быть этимологически истолкованы как «служанка» или «служительница огня-богини», «жрица огня-богини», «волшебница». Таким образом, лишний раз подтверждается мнение, основанное на этнографических материалах, о том, что uduγan вначале означало понятие «жрица огня»[7].

В свете космогонических представлений от ut||ud протягивается нить к такому производному от них слову, как od-o-n (звезда), воспринимаемому первоначально в значении небесный огонь[8]. В связи с этим очень интересно упоминание Б. Я. Владимирцовым замечательного выражения, встречающегося в монгольских писаниях, посвященных культу огня: gat tengri γal-luγa ilγal ügei — нет различия между огнем — тенгрием (небом) и огнем (гением огня)[9].

Смягченный вариант словосочетания üt-ü-g в ином морфологическом оформлении звучит как название звезды в созвездии голубя.

С üt в одном ряду находится слово, тоже восходящее к ut (огню), только по озвонченному зубному консонанту d — üde (солнечный зенит, полдень, солнце в самую Жаркую свою пору). От üde уже исходит, üd-e-r\\őd-ő-r, ст. монг. письм. ed-ü-r (день) и üd-e-ši (вечер), где ši представляет частицу отрицания, что значит не полдень, ср. bu-su\\bu-ši\\be- ši частица отрицания (не), (другое), состоящее, по Б. Я. Владимирцову, из bui (есть) и su\\ši (не, не есть)[10]. К ним же примыкает ст. письм. монг. ed-ü-ge, разг. od-ō (теперь, сей день).

Из той же космической сферы, но противопоставленной дихотомически небу-отцу, как женское начало, выступает монг. et-ü-gen\\őt-u-gen иногда it-ü-gen (мать-земля, земля-богиня), по Б. Я. Владимирцову (божество-земля, земля, сама земля)[11]; ср. приведенное выше id-u-γan (волшебница, жрица огня, шаманка). Морфологическим деривативом etügen||őtügen является бурятское и монгольское őt-ő-g. В бурятском оно означает усадьба; участок земли, где находится жилище; обработанный, удобренный участок земли, унавоженная земля; в монгольском — назем, гущина, затем őt-gőn (густой) и т. д. Все это семантически производно от представления о функции земли-матери как начала плодородия[12]. От того же значения матери-земли без внешних структурных изменений семантически ответвлено бур. üt-ü-gen (женский детородный орган, орган плодородия). Очевидно, по той же семантической линии связан с приведенными словами бурятский глагол üd-e-xe, őd-ő-хő (размножаться, плодиться), по чередованию t, d || s, монг. ős-ő-x. По тому же фонетическому чередованию западное бурятское междометие-восклицание при испуге (ai) ősőgőn! может быть возведено к őtőgőn (мать-земля, богиня-земля), примерно соответствующее русскому (о, мать моя!, о, боже!).

С представлением о матери-женщине — начале плодотворения затем рода, несомненно, связано понятие о происхождении и наследственности. Монгольское ud-xa || ut-ха, ud-a-m (происхождение, начало, наследственность) непосредственно ведет к этому.

Образ матери-огня — начала творения жизни и создательницы уюта, тепла — находится в центре указанных выше представлений и значений приведенных слов. Это ядро всех позднейших образований, дифференцированных по двум ответвлениям: по материнско-родовому, социальному и физико-термическому (огню).

Итак, образы огня и женщины-матери, каждый сам по себе, постепенно обретают самостоятельную функциональную значимость: мать-огонь→жрица огня; дух огня→хозяин и хозяйка огня (ср. дух или хозяин горы, леса и т. п.), с одной стороны, и огонь как таковой, с другой.

О значении социальной функции женщины-матери немало сказано в исторической литературе.

«Накапливая большие материалы по палеолитическому искусству и изучая их, советские исследователи палеолита сделали вывод, что рано возникший и широко распространенный образ женщины-матери отражает осознание кровных связей и идеологию матриархального родового строя… Именно благодаря этому социальному содержанию образ женщины-матери мог приобрести с развитием и усложнением идеологии и магическое значение»[13].

Существуют и другие взгляды, правда, представляющие, на наш взгляд, более частное, чем упомянутое выше, толкование образа. «Другой культ, который обычно считают распространенным в палеолитическое время,— это культ предков по женской линии». Согласно еще одному истолкованию, «изображение женщины — это изображение жриц, игравших важную роль в охотничьих обрядах, или духа-хранительницы очага»[14].

Существенное значение для нас имеет другая сторона комплекса значений и слов, относящихся к матери: это генетическая связь корней наименований, особенно по переднеязычной огласовке: et-ü-gen||ut-ü-gen (мать-земля, богиня земли) соответственно ut-ü-g (земля) и üt-ü-g (медведь) как тотем — покровитель рода, вступающий в коррелятивное соотношение с представлением о покровителе очага, рода, матери — начале плодоношения, о матери-земле. Дело в том, что культ медведя — это явление, как и культ женщины-матери относящееся к палеолиту. «На стоянке Регурду во Франции был найден скелет медведя, расчлененный и положенный в специально вырытую яму, обложенную по краям плитами и перекрытую сверху огромной плитой весом в 400 кг. В альпийских пещерах были также найдены черепа медведей, уложенные в ящики, сложенные из плит. Детали этого обычая мустьерцев для нас неясны, но нельзя не связывать их с превратными представлениями о внешнем мире, выражавшимися в данном случае в почитании животного»[15].

Культа медведя у бурят как такового нет. Но мы можем указать на сохранившиеся у охотников-шаманистов поверья, связанные с этим животным. Одно из поверий следующее: «Когда убьют медведя,— говорится у М. Н. Хангалова, — по старинному бурятскому обычаю, оба глаза осторожно, чтобы не повредить, вынимают, обертывают травой и кладут на дерево (ср. ud — священное дерево,— Т. Б.). Оба эти глаза называют хоер одон (две звезды). Кусочки мяса бросают в огонь и говорят: «Мы тебя не убили, убили хамниганы и урянхайцы; черный ворон накликал. При этом кричат по-вороньи»[16]. Это поверье помогает уловить связь между культом медведя и космологическим представлением о матери-земле, огне, отцом которого является небо.

Ряд этнографов, например, Д. К. Зеленин, и археологи находят непосредственное смыкание культа медведя с культом женщины. Но несколько других взглядов придерживается Г. П. Григорьев, он пишет: «Иногда изображения животных сопровождались изображениями людей, но в фантастическом преломлении… Однако, судя по этнографическим данным, тотемические предки не смешанные существа, а чаще всего два разных существа — женщина и зверь»[17]. Но лингвистические и этнографические данные, приведенные выше, говорят об обратном. И нам кажется, что Г. П. Григорьев не учитывает в данном случае исторических изменений (при сохранении некоторых элементов идеологии первобытного общества), о чем, кстати, он находит нужным упомянуть в отношении каменных орудий: «…за период от 22 тыс. до 18 тыс. лет назад выделяют шесть или семь этапов, каждый из которых заметно отличается от последующего и предыдущего набором каменных орудий. Такой: темп смены типов каменных орудий… по сравнению с ранним палеолитом был очень быстрым»[18]. Очевидно, нельзя не предположить хотя не совсем тождественное, но нечто похожее и в идеологических представлениях первобытных людей.

Все сказанное выше, как мы видели, относится к материнскому роду и идеологическим представлениям того времени.

Но те же корневые слова ut||od (огонь) в вариации ot||őt приводят нас к отцовской линии. Переходным к ней было представление о матери и медведе-покровителе рода как о старших и старых в клане, ср. западно-бурятское ot-ō-eži в вариациях őt-ő-eži, tő-dē (бабушка), букв, старшая мать, ср. глагол őt-lő- (стареть, стать старше), зап. бур. присловье: zőb zarlik őtgőn barlak (приказ правдив, старший раб). А затем уже ot-ō-esege в вариациях őt-ő, üt-ő esege, tősege, (дед←старший отец) и монг. őt-gő-s в форме мн. ч. (старцы, старшинство).

Слово ot-o-g, производное от ot, в монгольском вначале означало «огнище или костер охотников», затем «первобытная охотничья группа»[19]. Затем otog стало означать «место ночевки и пребывания охотников»[20], а в наше время у западных бурят употребляется в значении «место остановки в городе или постоялый двор».

Современными монголами otog (огнище), некогда существовавшее в форме ot (огонь), осмысливается как «концы охотников в облаве», т. е. место, откуда начинается развертывание флангов участников облавы, окружающей зверей. Таким образом, ot означало начальный и конечный пункт в облавной охоте.

Костер был местом, где собирались участники облавы под руководством главного жреца — служителя огня, совершавшего религиозный общественный обряд в честь божества-покровителя охотников и духов гор и лесов, под «ведением»[21] которых находились звери. Главный жрец, очевидно, назывался otogči с переходом— g→b otobči (чередование g и b — обычное явление в монгольских языках), в бур. otobši с утратой начальной гласной tobši[22], что значит «огневик». Ср. совр. диал. ütürgen (быстро) и türgen (быстрый). Об этом свидетельствует его последующей бурятский синоним galši (от gal — огонь) —дословно «огневик» — жрец огня, блюститель огня.

А то, что ot (огонь) означало также место сбора охотников, подтверждают производные от него ot-o-r (малая облава) и ot-o-x (выслеживать, подстерегать, караулить).

От ot образуется монгольский глагол ot-go-lo-x (заканчивать, конец «облавы).

О единстве происхождения значений «огонь» и «конец» наглядно свидетельствует монг. ot-gon, последний и младший сын (бур. od-xon), т. е. «наследник очага» — по обычаю монгольских племен, отцовский очаг, жилище, передается младшему сыну. Имеются еще и другие более позд­ние образования от ut— огонь: см. монг. письм. ut-a-gan, совр. ut-ā-n (дым), монгольский и бурятский глагол ut-a-x-a (дымить, окуривать), ut-ā-ri (яма для дымления шкур), монг. оč и бур. oš-o-n (по чередованию t и š, č).

Таковы первобытные представления глубокой древности, связанные с идеологией родового общества, которые легли в основу семантического поля, этимологической дистрибуции и морфологического развертывания наидревнейшего корня ut (огонь)[23], возможно звучавшего вначале с инициальной согласной xut, xot||fut, fot||ωut, судя по сохранению этих звучаний в некоторых словах монгольских наречий Внутренней Монголии и в отдельных тюркских языках.

Древность этого корня и многих его производных, уводящая нас в глубину веков, если не за 15 и 20 тысяч лет, то во всяком случае за несколько тысячелетий до нашей эры, убеждает нас в том, что в монгольских языках он является изначальным, как и в тюркских[24].

И наконец, нужно заметить, что ud, ut в значении «огонь», «огонь-божество» стали так же, как őtőg (медведь), впоследствии табуированными. Слово ut в значении «огонь» было заменено в монгольском словом gal (в одном из монгольских языков Внутренней Монголии по чередованию g и х хал)[25], которое находится в генетическом родстве с современным xal-ūn (горячий, жаркий) и с выпадением начальной согласной со словом al (огненно-красный, алый). Соответственно слово őtőg в значении «медведь» совершенно забыто в современных монгольских языках, сохранившись пережиточно в древнемонгольском и в диалектах, и заменено другими наименованиями.

_______________

[1] В. М. Массон, В. И. Сарианиди, Каракумы: заря цивилизации, М., 1972, стр. 19.
[2] Д.Б. Банзаров, Собр. соч., М., 1955, стр. 75,76.
[3] См. примечание Г. Н. Румянцева к собр. соч. Д. Банзарова, стр. 272.
[4] Б. Я. Владимирцов, Сравн. грамм, письм. монг. языка и халхасского наречия. Фонетика, М.— Л., 1928, стр. 170.
[5] Б. Я. Владимирцов в работе «По поводу др.-тюркского őtüken yiš («Доклады АН СССР», сер. В, 1929, стр. 133) отмечает, что «Ст. монг. письм. е — среднее между е и ő, оно встречается иногда в начертании ietügen//otügen//itügen».
Корневое монгольское слово ut (богиня-огонь) само по себе и в качестве корневой морфемы чередуется по линии зубно-взрывных консонантов: по глухости и звонкости — с ud. Чередование как звонких и глухих взрывных, так и звонких и глухих заднеязычных в монгольских наречиях — явление обычное.
[6] Глухой разновидностью -γаn является -хаn.
[7] Г. Ц. Цыбиков, О культе огня у восточных бурят, «Бурятоведческий сборник», Иркутск, 1928.
[8] Г. Н. Потанина, Тангутско-тибетская окраина и центральная Монголия, СПб., 1893, стр. 324 и сл.
[9] Б. Я. Владимирцо в, По поводу др.-тюркского őtüken yiš. стр. 134.
[10] Там же, стр. 136.
[11] Б. Я. Владимирцов, По поводу др.-тюркского otuken yiš. стр. 134.
[12] Б. Я. Владимирцов возводит к őt-ő-g и слово őt-ő-n (черви в гнили, в наземе). Нам думается, что здесь идет речь о плодородии, о размножении, множестве и т. д., так как őtőn этимологически скорее всего не «червь в единичном осмыслении», а «кишащая масса червей в гнилом продукте» (Там же, стр. 434).
[13] А. Г. Рогачев, Значение и роль социальной среды в развитии культур перво­бытного общества, сб. «.Природа и развитие первобытного общества», М., 1969, стр. 195.
[14] А. П. Григорьев, Первобытное общество и его культура в мустье и начале позднего палеолита, сб. «Природа и развитие первобытного общества», стр. 214.
[15] Там же, стр. 201, 202.
[16] Ворон, по поверью бурят, предвестник несчастья—смерти. См. М. Н. Хангалов, Собр. соч., т. I, Улан-Удэ, 1958, стр. 54.
[17] А. П. Григорьев, Указ. раб., стр. 213.
[18] А. П. Григорьев, Указ. раб.
[19] См.: М. Н. Хангалов, Указ. раб., стр. 11—96. «Первобытная охотничья группа не превышала пятидесяти человек и редко состояла из 20—25 охотников» (Г. П. Григорьев, Указ. раб., стр. 208).
[20] О. А. Константинова, К характеристике лексического комплекса очаг — жилище — народ в алтайских языках, Тезисы докладов на конференции «Проблемы общности алтайских языков», Л., 1969, стр. 48—52.
[21] М. Н. Xангалов, Указ. раб., стр. 66.
[22] М. Н. Хангалов ошибочно осмысливает tobši как «пуговица», это случайное совпадение со словом tobši — «пуговица» в связи с утратой начальной гласной в слове otobši→tobši.
[23] «…К началу мустьерского времени, когда появились настоящие пещерные жилища с постоянными очагами и домашним хозяйством… огонь прочно вошел в быт «людей». (А. Н. Рогачев, Указ. раб., стр. 185).
[24] Там же, стр. 207; А. П. Григорьев, Указ. раб., стр. 211.
[25] Б. X. Тодаева, Монгольские языки и диалекты Китая, М., I960, стр. 113.

Расскажи другим о публикации:

Похожие статьи: